Интервью с Рутой Шенкевицей: Немного волшебница

– В обществе с новым рвением продвигаются идеи гражданского общества, смарт-сёлах и самоорганизации. Как ты, опытный специалист в сфере негосударственных организаций (НГО), относишься к этим процессам?

– Последние пять-шесть лет я отошла от общественной деятельности, но успела прожить все эти этапы. В начале царит эйфория – кажется, что можно спасти мир, но потом наступает период, когда понимаешь, как много надо вкладывать самому, чтобы получить возможность что-то изменить. Сейчас я просто живу своей жизнью, осознавая, что есть вещи, которые можно изменить, а есть то, что никогда не изменится. Я занимаюсь тем, что мне нравится, в чём вижу результат.

В целом, кажется, в настоящее время люди в НГО зашевелились. Четыре года назад сектор был более пассивным. Возможно, сменились поколения.

– Ты говоришь, что отошла от общественной деятельности, но при этом успешно внедряешь социальное предпринимательство в Вентспилсе.

– Это ещё одна область, которую я опробовала и поняла, что могу тихо ею заниматься. Могу добиваться желаемого без громких лозунгов и больших проектов, которые свойственны сектору НГО. Зачастую кажется, что изменить нечто можно, только получив тысячи от Европы. Так же обстоит с кризисным центром, которым я продолжаю руководить. Он существует семнадцать лет. В нём мы изначально тоже ходили с лозунгами, мол, надо делать то-то и то-то.

– Можешь поделиться уроками, извлечёнными за годы работы в Рамале?

– Как и у любой компании, в том числе социальной, есть бизнес-план направлений, в которых мы идём, услуг, которые оказываем. С годами что-то из первоначального замысла исчезает, деловые партнёры меняются, жизнь показывает, что работает, а что нет. Мы придерживаемся предложения для вегетарианцев и веганов. Радует, что люди становятся своими – приходят и рекомендуют другим. Будем бороться дальше.

– От чего отказались?

– Например, от услуг выездного кафе. Уже начав этим заниматься, я поняла, что предприятию общепита нереально сложно выжить, заработать. Мы очень маленький коллектив, поэтому, несмотря на предложения и просьбы, не накрываем праздничные или поминальные столы вне своих помещений. На свадьбы иногда привозим закуски нашим постоянным клиентам. Недавно у нас прошли поминки, вторые за четыре года, только потому что попросил постоянный клиент.

– Что приносит наибольшее удовлетворение?

– Обратная связь от людей. стараюсь, чтобы все в команде знали, что это основная ценность. Люди, получающие наши услуги, повышение их положительных эмоций, благополучия – вот наша цель. В кризисном центре приходится сталкиваться с более сложными вещами, потому что центр оказывает услуги жертвам насилия, но лично для меня Рамала – это как место отдыха, где я восстанавливаю силы. Люди, которые приходят на занятия и мастер-классы, дети искрятся положительными эмоциями. Удивительно, как работает этот метод, какую вызывает у людей ​​радость и удовлетворение. Вроде ничего особенного, но каждый раз есть результат, который человек сразу получает и видит. В финансовом отношении, как социальное предприятие, мы едва сводим концы с концами. Так что со стороны кажется, будто всё здорово, но в реальности каждый день боремся. Однако то, что получаем от людей, мотивирует приходить, делать и находить решения проблем.

– Было ли изначально при создании Рамалы намерение зарабатывать и вкладывать в кризисный центр?

– Нет, цель была и есть, в первую очередь, помогать клиентам кризисного центра и Цимдиньша. С помощью хлеботерапии мы дарим положительные эмоции, помогаем развивать различные навыки – как психологические, так и физические. Единственная причина, по которой мы создали компанию, заключается в том, что мы увидели, как хлеботерапия помогает в долгосрочной перспективе. Здесь я не говорю о тех детях, молодёжи и взрослых, которые приходят просто для того, чтобы приятно провести время вместе. Это вторично. Воспитанники Цимдиньша – как они развились! Они приходят уже четыре года, как большая семья. Мы разговариваем и смотрим, у кого хороший день, у кого плохой, кто может что-то поделать, а кто просто посидит.

– Вы также работаете с жертвами украинской войны?

– Было всего одно-два занятия. Если надо, мы готовы, но пока сотрудничество толком не сложилось. Летом работали с украинскими детьми. Они воспринимают войну иначе, нежели взрослые, можно сказать, что они ничем не отличаются от наших детей. Однако у нас в Рамале работают две украинки, и от них я узнаю об ужасах войны. Мы, коллеги, видим эти переживания, звонки, бессонные ночи, потому что утрачена связь со своими.

– Следишь ли ты за работой других организаций сектора НГО?

– Симпатию вызывает деятельность общества Попес муйжа. Я тоже из тех, кто выступает за сохранение и реставрацию старых ценных вещей. Ещё слежу за мероприятиями, связанными с украинскими беженцами в Вентспилсе. Но не могу сказать, что активно, – лишь столько, сколько вижу в соцсетях. Сейчас я просто делаю то, что мне нравится. Это раньше были усталость и напряжение, когда крутилась будто белка в колесе. Не видела ни дома, ни людей, с которыми живу.

Возьмём, к примеру, деятельность Цимдиньша. Мы прекрасные деловые партнёры, но как организации Паспарне и Цимдиньш очень разные. Им нужна публичность, они активно участвуют. Каждое публичное мероприятие – вопрос их выживания. А кризисный центр – полная противоположность, конфиденциальность на первом месте, мы не можем показывать своих клиентов. Кроме того, наша задача – не показывать, а реабилитировать. Публично проблему насилия актуализируют другие организации.

– Сейчас много говорят об интеграции особых детей в обычные школы. Педагоги отчаянно подчёркивают, что потребности одного учащегося могут заставить страдать весь класс и что необходимы специальные школы и классы.

– У меня большой педагогический стаж, по основному образованию я педагог. При работе с детьми и молодыми людьми из Цимдиньша, у которых есть особые потребности, вижу: если у одного нужды более выражены, вся группа должна к нему приспосабливаться. Нельзя просто собрать всех вместе и сказать: посмотрим, что получится! Нельзя допускать экспериментирования в вопросах, затрагивающих человека, ребёнка. Нужно иметь большую уверенность в том, что делаешь. Человек не игрушка! Дети с особыми нуждами должны находиться в своей среде, где они в безопасности, где знают друг друга. Я бы порекомендовала каждому пообщаться с особыми детьми один, два, три раза – в течение часа или двух, а не пяти минут. Тогда можно увидеть все процессы и то, как они радуются каждому достижению. Если вокруг будут дети, которые не допустят этого... В Рамалу приходят замечательные классы, но также есть такие, где дети не общаются, не умеют прикасаться друг к другу. Представьте ребёнка с особыми нуждами, попавшего в такой класс! Кто будет оценивать: в этот класс можно интегрировать, а в тот – нельзя?! Никто. Я за то, чтобы ребёнок с особыми потребностями приобретал больше, находясь с людьми, которые его понимают.

– Был ли у тебя опыт работы с цыганскими детьми в Рамале? Из-за государственной политики инклюзивного образования цыганские классы в Вентспилсе пришлось закрыть.

– Они очень похожи на детей с особыми нуждами. Цыганская культура всегда была и будет уникальной. Их образ жизни не поставить в рамки. Конечно, есть те, кто может адаптироваться, но не все. Цыганские дети были в кризисном центре, приходили на занятия. Они очень открыты, эмоциональны, креативны. В классах, которые приходят из ближайших к нам общеобразовательных школ, был случай, когда я прервала занятие и сделала замечание за то, что одноклассники не хотели прикасаться к своему цыганскому однокласснику, не разрешали потрогать свой кусочек теста! Это было ужасно. Как такое возможно в современной школе? Очень многое зависит от учителя.

– В нашем разговоре ты несколько раз упоминаешь прикосновения. Является ли это проблемой цифровой эпохи?

– Да, одна из задач наших занятий – популяризировать прикосновение к другому человеку. Мы ​​всё чаще прикасаемся к телефону и компьютеру. На наших занятиях есть задание всем взяться за руки. Ты бы видела, как удивляются и дети, и взрослые, что им надо взяться за руки, ни с того, ни с сего. Это о многом говорит. Рассказываем анекдоты про итальянцев и французов, как они обнимаются и целуются. Вот бы нам эти традиции! На занятиях я учу, что у человека на спине есть точка счастья, которую можно потереть, и тогда возникает чувство радости. Держаться за руки или обниматься в наши дни – испытание, и ужасно, что люди не могут этого сделать. Вот о чём следует говорить и рассказывать. Когда первое смущение проходит, к концу занятия люди обычно понимают, почему надо было прикоснуться друг к другу, сказать что-то хорошее. Простые вещи, которых нам сейчас не хватает. Если мы не можем взяться друг с другом за руки, то о каком гражданском обществе может идти речь?!

– А что скажешь о вопросах LGBTQ?

– Я открыта и не сужу людей по их сексуальной ориентации. Во все времена существовали как радикальные, так и примирительные мнения. Я сейчас смотрю сериал Белый лотос и восхищаюсь тем, как режиссёр и сценарист объединили эти проблемы – и вопросы сексуальности, и политику, и отчуждённые семейные отношения, и расизм. То, какие мы разные.

– Тогда твой ответ на вопрос «что делать?» – это делать так же, как решила ты?

– Да. Каждый должен заниматься тем, что умеет, может и хочет делать, чтобы это не было пыткой, чтобы человек не навредил себе и не разрушил свою жизнь. Я по-прежнему верю в сектор НГО и его силу, когда нужные люди, оказавшись в нужное время в нужном месте, могут творить чудеса. Главное –при разговоре слышать. Слушать и молчать – не одно и то же; я могу слушать молча, но слышу ли я?!