Vita Bella* - беседа с Ингой Аулмане

– Мы жили впятером в одной комнате. Помещения в здании – тогда ещё на улице Фабрициуса, напротив кинотеатра, – были огромными. Того дома больше нет. Соседи устроили свадьбу в своей единственной большой комнате. Родители спали на кухне, бабушка и мы, двое детей, – в большой комнате. Шкафы, кровати, пианино, столы, стулья были расставлены по периметру. Прожила там до 17 лет! Очень сложно.

– Знаешь ли историю знакомства своих родителей?

– Конечно. Они были участниками ансамбля народного танца, когда-то действовавшего в Центре культуры. В 50–60-х х годах там было сильное движение любительского искусства. История интересная, поскольку в танцевальном коллективе было несколько пар, образовалось четыре семьи, которые дружили до последнего. Дни рождения, крещения, совершеннолетия отмечались дружно и с танцами. На самом деле я из семьи, где не поют, а танцуют. Закончила музыкальное направление в 1-й гимназии, потом поступила в музучилище, располагавшееся здесь же, на улице Фабрициуса. Моё первое место работы – в Плявенской школе учителем пения.

На улицу Порука мы переехали, когда я ещё училась в музучилище. Рыболовецкий колхоз Саркана бака построил дом для своих работников. Мой папа был одним из тех, кто заслужил квартиру.

– Что значил переезд в новый дом для твоей семьи?

– Мы были невероятно рады. Сейчас, если смотреть со стороны, улица Пилс выглядят очень романтично, и у меня остались прекрасные детские воспоминания. Про огромный двор, по которому мы бегали, и про два входа, и про лестницу, и про окно над лестницей, и о том, что в этом доме снимали Республику Вороньей улицы. Конечно! Но я могу представить, какого было маме. Отец некоторое время ходил в море. А ей, женщине за 30, приходилось таскать дрова на четвёртый этаж. Каждый день. И топить. Вода – в общем коридоре, её нужно было вёдрами носить на кухню. Туалет тоже был в коридоре.

Переезд в благоустроенный, абсолютно новый дом, где есть отдельная комната для бабушки, отдельная детская, а также место для родителей... По площади мы не выиграли, потому что наша огромная комната на улице Пилс была почти такой же, как и новая трёхкомнатная квартира, но условия проживания – с душем, туалетом, газом и тремя комнатами, где у каждого был свой уголок – означали совершенно новый уровень и своего рода восстановление справедливости. Приехавшие портовые строители получили новые квартиры сразу, а нам, местным, пришлось ждать долго: в нашем случае – 17 лет.

– В вашей семье говорили о чувствах? Или то, что ты рассказала о маме, лишь предположение?

– Это моё взрослое видение того, как могло быть. Конечно, мама была озабоченная, уставшая, но то поколение, как и моя бабушка, не делилось чувствами. И с годами я поняла, почему. Когда тебя ссылают... А бабушку ссылали дважды – в 1941-м и 1949-м. У неё было хозяйство. Могу представить ту крайне сложную ситуацию, когда любое твоё слово могло повлечь неприятные последствия.

Маме было семь лет, когда бабушка решила отправить её поездом из Сибири в Латвию. Выпала такая возможность – дети репрессированных могли вернуться в Латвию. Видимо, условия там были настолько суровые, что она решила рискнуть и отправить ребёнка к сестре. Представляю, что чувствует семилетний ребёнок (сейчас расплачусь), когда его сажают в поезд со множеством чужих детей и людей... И это Сибирь, это не двух-трёхчасовая поездка – дорога заняла неделю, может, даже больше... Когда я представляю все эти детские ощущения, меня охватывает ужас. И я думаю, что это сказалось на характере человека и на том, как он воспринимает мир, людей. Такое бесследно не проходит. Поэтому, да, в семье не говорили о том, что было тяжело. Просто молча терпели. Зато они искренне любили и нежно заботились о других. Это поколение, несмотря на войну и репрессии, невозвращение отцов из лагерей, умело быть счастливым. Я понимаю тех, кто сейчас, зная о войне в Украине, не могут ни есть, ни пить, ни радоваться, ни ходить на концерты. Но также понимаю, что преодолевать трудности помогает достаточно осознанный выбор искать хорошее и радостное. Люди любили, дружили, отдыхали даже во время войны, потому что жили. Это была их единственная жизнь. Так что предаваться одному только плохому, грустному, злому – это, на мой взгляд, неправильная философия.

– В твоей семье есть такой опыт – как радоваться, даже пережив ужас.

– Я называю своих родителей рабочей интеллигенцией. Когда устраивались большие и маленькие праздники, обязательно нужно было наряжаться – надевать красивое платье и костюм с белой рубашкой. Мужчинам до полуночи не разрешалось снимать галстук! За этим строго следили – все должны были выглядеть солидно! Следовало ходить в театр и на концерты, отдавать детей в вузы.

– Я так понимаю, семья твоей мамы происходила из интеллигенции.

– И папина. В советское время они были рабочими, но корни, конечно, давали о себе знать. Жить красиво надо уметь! Повседневный быт можно сделать ярким, а не только сложным, трудным и грустным. Каждый день могут быть шутки, радость. И обязательно – красота! Это и мамин цветник, и праздники, платья, танцы. А ещё – 1957 год, поездка в Москву, на Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, куда вентспилсский танцевальный коллектив отправился с постановкой Дзинтарземе Альфреда Руйи. Когда я работала в Центре туристической информации и общалась с гидами по Вентспилсу, активно работавшими в советские годы, поняла: все времена трудны, но когда ты молод и полон сил... Они не думали, как надо жить, а просто во всём искали радость, любовь, дружбу.

– Вернёмся к Плявенской школе. Ты учительница музыки. В какой момент решила поступать в Музыкальную академию?

– После двух лет работы тот учитель, которого я замещала, вернулся, и я поняла, что музыка – то, чем хочу заниматься. Так и решила освоить дирижирование в Музыкальной академии.

– Академию окончила. Что дальше?

– Пела в Государственном академическом хоре, работала в музыкальной школе, а потом захотела вернуться в Вентспилс. Сначала работы не было. Потом пошли хоры, студия в Центре культуры, некоторое время – 1-я гимназия и прочие работы, связанные с дирижированием и музыкальной педагогикой. (Боже, как я не люблю рассказывать о себе!) И тогда возникла идея изучать социальную психологию в Германии. Работала с молодёжью в лютеранской церкви, и выпала такая возможность. Всё уже было устроено, я побывала в Дрездене, однако вдруг пришлось выбирать – Германия или любовь. Ни на минуту не жалею о своём выборе, у меня замечательная дочь. Так я осталась в Вентспилсе. Тогда уже начались 90-е – совсем другая эпоха. Нужно было содержать семью, зарплата в библиотеках и школах была мизерной. Позвонила знакомой и сказала, что ищу работу, не связанную с педагогикой. Та спрашивает: «А что ты умеешь?!» В голове звучит фраза: «Петь умею, танцевать умею!» (Смеётся.)

– Так и ответила?

– Нет, оставила при себе (Смеётся.) Я понимала, какой ответ от меня ожидался – что работаю на компьютере, что я экономист, бухгалтер, юрист и так далее. Посидела, подумала и записалась на компьютерные курсы. Мне было почти 30 лет, когда я впервые села за компьютер. Так получила свою первую не связанную с музыкой работу в Силтумсе, где была секретарём, а позже – завкадрами. До этого самым главным на свете были музыка, культура, но в Силтумсе я оказалась среди энергетиков, которые говорили, что энергетика – это основа всего живого! Если не будет тепла, электричества, газа, воды – всё остановится. (Смеётся.) Я поняла, что есть и другие области, где работают очень знающие и умные люди. Моим директором был Эдвинс Упациерс – инженер и глубоко культурный человек!

Потом появилась совершенно новая профессия, которая меня заинтересовала, – специалист по связям с общественностью. Казалось, что справляюсь: мне нравилось писать, говорить, организовывать. Конечно, моё представление об этой профессии было невероятно наивным! После окончания учёбы я попала в отдел маркетинга Вентспилсской городской думы.

– Все ещё оставалась наивной?

– Я была самым наивным человеком на свете. Когда попала в гордуму, поняла, насколько это на самом деле напряженная, тяжёлая и сложная работа. Я оказалась в центре битвы мнений, идеологий, убеждений и власти. Твоего мнения никто не спрашивал – ты лишь подготавливаешь, обрабатываешь, распространяешь. В думе я многому научилась.

– Когда это было?

– Проработала там с 1 апреля 2004 года до 2018-го. Изучила структуру муниципалитета, поняла, как действует такой огромный механизм, как город. Стала более точной, сосредоточенной. Благодаря Айвару Лембергу, научилась планировать! В отделе маркетинга и в Центре туристической информации я прошла большую школу жизни.

– Как оцениваешь предложение концертного зала Латвия?

– Политику концертного зала, конечно же, определяет художественный руководитель. Мои чувства и мнение некоторых других людей могут не совпадать с его видением, но это не значит, что политика плохая. Однако, с точки зрения концертного зала небольшого города, наверное, желательно изменить пропорции. И в сфере академической музыки надо работать с разными целевыми аудиториями, а не зацикливаться на одной. Важно, чтобы было разнообразие.

– Как быть с камнем, брошенным художественным руководителем концертного зала в огород вентспилсчан, – что его не ценят, не понимают?

– Позволяю ему чувствовать себя непонятым и реже хожу на концерты. (Улыбается.) Езжу в другие места. Лучше отдам 80 евро за билет и дорогу до Лиепаи, нежели потрачу 15 евро здесь.

– Вместе с Раулем Велиньшем и другими ты сейчас работаешь над созданием памятника фотографу Вилису Ридзениеку в Вентспилсе. Он автор уникального фото заседания провозглашения Латвийской Республики 18 ноября 1918 года. Ты планируешь в сотрудничестве с Вентас Балсс предложить вентспилсчанам поделиться особыми моментами и историями жизни. Какой фотомомент добавишь в эту копилку от себя?

– Надо подумать. Я ещё не решила. (Долгая пауза.) У меня есть красивая фотография мамы и папы со мной на руках – мне тогда было около двух месяцев. Это начало. Важный этап. Это два счастливых молодых человека, которые дождались своего первенца. Вентспилсчанку. Я вижу всё на этом снимке. Веру, надежду. И любовь.