Теодорс Ронис: Мы были классными!

У ворот дома меня поджидает господин, который, бросив короткий взгляд, вежливо приглашает внутрь. Мне приходит в голову поприветствовать его словами Добрый вечер, Мастер!. Без малейшего промедления звучит ответ: Ну ты и сам мастер!. Думаю: чувство юмора есть, общаться будет интересно. В 1999 году я начал работать в газете Вентас Балсс и познакомился с журналистом Янисом Тейбе. В редакционной столовой Янис часто рассказывал о временах, когда трава была зеленее, и о том, как они с Теодорсом делали то да сё. Словом, он был фотографом – монументалистом, любившим композиции широкого характера и ритма. Однажды Теодорс буквально загонял команду мелиораторов, лишь бы получить именно ту сюжетную линию, которую задумал. И, конечно же, надо попросить рассказать легенду о знаменитом шкафе, в который чуть ли не обязательно следовало заглядывать каждое утро.

– Как Вы начали фотографировать?

– После службы в Советской армии мне особо было нечем заняться. Одноклассник Гунарс Скуйиньш заразил фотографией, и так всё началось. Мой первый фотоаппарат назывался Смена. Я даже не могу толком сказать, что именно привлекло. Нравилось, и всё тут. Помню, когда-то это была действительно тяжёлая и утомительная работа. Возвращаясь с очередного объекта в районе, я был вынужден ночь напролёт работать в лаборатории, потому что снимки с утра уже должны были лежать на столе редактора. Пока проявленная плёнка сохла, я там же дремал на диванчике. После фотографии надо было откопировать, и пока они сохли, я снова мог немного прилечь. А сейчас – щёлк-щёлк и готово (смеётся). Сегодня фотографы думают только о сюжете, а мне приходилось учитывать всё. Пока не проявишь плёнку, результата не увидишь. Утром фотографии отправляли в Ригу, где делали так называемую цинкографию, а затем уже готовые клише присылали обратно. 

– Случались ли браки? 

– Всякое бывало, но конкретного случая не припомню. Зато в память врезалось, как однажды в редакции случился пожар. Тогда она располагалась на улице Пилс. Было испорчено много фотоматериала, но не столько огнём, сколько водой. Пожарные всё залили.

– В советское время фотографировали всё, что хотели?

– Наверное, я был единственным, кто имел разрешение фотографировать Вентспилсский порт. В городе можно было снимать что и кого угодно, но не в порту. Я был членом Союза журналистов СССР, имел удостоверение в красной корочке, очень похожее на чекистское. Оно меня много где выручало… В Парвенте построили очередную многоэтажку, и у неё просело кровельное перекрытие, а я успел сфотографировать. Понятно, что я не мог опубликовать снимок в газете из-за цензуры. Это считалось бы пятном позора для советского строительства. 

В марте 1985 года сфотографировал пожар на танкере "Людвиг Свобода", хотя делать этого было нельзя. В то время не разрешалось даже ходить вдоль Венты с фотоаппаратом. Может, благодаря разрешению я в то время был популярным, но и осторожничать приходилось то тут, то там.

– Вы наверняка часто путешествовали по Союзу.

– Да, много где побывал. Как-то приехали в Печорский монастырь в Пскове, где нам строго-настрого запретили фотографировать монахов. Естественно, я всё равно снимал. У меня был панорамный аппарата Горизонт, который делал снимки под углом 180 градусов. Ты вроде смотришь в одну сторону, а на самом деле видишь почти всё чуть ли не позади себя. В другой поездке у нас не было возможности переночевать в гостинице, так как не осталось свободных мест. Но стоило мне вытащить из кармана красные корочки, номер быстро нашёлся. Так меня это удостоверение спасало. Объездил почти весь Союз... Было здорово.

– Выходит, профессия фотокорреспондента была достаточно выгодной...

– Естественно! Не столько из-за зарплаты, сколько благодаря уважению. Стоило упомянуть, что ты из редакции, и все с тобой считались, принимали достойно. Сейчас аппарат есть у каждого, а тогда профессия была на особом счету.

– Пришлось ли вступать в партию в советские годы?

– Я даже не был в пионерах, куда там в партии. Хотя тут стоит отметить, что все думали, будто я коммунист. Мы со старшим братом Людвигом выросли без отца. Мой отец был рыбаком и умер от гриппа за три месяца до моего рождения. О нас заботилась мама, которая второй раз замуж так и не вышла. Детство у меня было не из лёгких – работал пастухом, летом служил у хозяев. Когда я однажды спросил у мамы, что делать со вступлением в партию, она ответила коротко: сынок, держись от всего этого подальше. Я послушался. В свою очередь брата призвали в немецкую армию, после войны был фильтрационный лагерь в Риге, но мы все каким-то чудом избежали Сибири. Почему? Не знаю, думаю, нам просто повезло. Брату также удалось избежать призыва в вермахт, поскольку Кипис, тогдашний начальник Вентспилсской тюрьмы, нанял Людвига тюремным надзирателем. Мама говорила: только не надзирателем, уж лучше в армию. Но главное, что могу сказать, все начальники партии и армейцы всегда думали, что я партийный, потому что иначе не мог бы находиться среди них. Интересная ситуация. И я никому не говорил, что беспартийный, хотя было тяжело каждый раз увиливать и придумывать отговорки. Однажды партийный секретарь, фамилии которого уже не помню, обратился ко мне на улице: Вам, товарищ Ронис, как члену партии могу рассказать.... И выкладывает как на духу, полагая, будто в моей профессии беспартийных не бывает. Смешно.

– И работой, и хобби было исключительно фотографирование?

– В юности увлекался мотоспортом. Стартовал в классе 125 см3. Ещё очень любил рыбалку и охоту. В то время я входил в охотничий коллектив горисполкома, в котором, конечно, тоже было много партийных. Ловил щуку на Аландских островах. Вытянул столько, что жена замучилась с чисткой. Клевало ненормально. Как тут не ловить? 
Также занимался спортивной стрельбой. В советское время была организация ДОСААФ, в которой я активно участвовал. Спортивное ружьё хранилось дома, но, когда настало время перемен, я его разрезал и выбросил в Венту. А как ещё? Документов на оружие у меня не было. От греха подальше! Зато фотоаппарат почти всегда был с собой.

– Как в то время была организована работа редакции?

– Мы много ездили по району. Побывали везде. Мне очень не нравились постановочные кадры. Помню, пришлось фотографировать машиниста, который должен был указывать рукой вдаль. Человек послушно вытянул руку, но снимок получился настолько неестественным, что до сих пор стыдно. Просто не всегда хватало времени, чтобы раскрепостить. Работали много, но и отдыхать умели. В этом отношении коллектив был прекрасный.

– Фотоматериалы обеспечивала редакция или покупали сами?

– Конечно, обеспечивала. Плёнок, химии, бумаги – всего было предостаточно. Я был полностью обеспечен. А вот если хотелось фотоаппарат получше, приходилось искать самостоятельно. У меня имелась своя хорошо оборудованная фотолаборатория. Насколько материалы были качественными – другое дело, но в целом всего хватало.

– Употребляла ли творческая интеллигенция тех лет что-то покрепче?

– Мы и сейчас не прочь (смеётся). В то время на это не смотрели строго. Выпивали почти все. Но я не помню, чтобы это мешало работе. Никто на четвереньках не ползал. Помню, с Янисом решили, что хватит работать – снимки есть, материал собран, можно с председателем расслабиться. В этом смысле мы обладали большой свободой, а Янис Тейбе был просто отличным парнем. Кстати, он был одним из немногих, с кем можно говорить о чём угодно, зная, что дальше это не пойдёт.

– О временах Улманиса за бутылкой говорить не следовало.

– Конечно, всё зависело от компании. Но все более-менее понимали, что к чему. Все знали о ссылках и оккупации, только не болтали об этом где попало. В редакции работал такой Ругайс, который больше занимался партийными делами. Он тоже был классным парнем, потому что не являлся заядлым партийцем. Я знаю нескольких состоявших в партии, с которыми мог очень свободно общаться. Красное не всегда лежало близко к сердцу, но иначе в то время пробиться было невозможно.

– Что делали на баррикадах?

– Переживал за своих. К тому времени я уже закончил работать в редакции, и мы с женой дома у радиоприёмника молились, чтобы всё сложилось удачно. Мы никогда не были красными. Мы всегда были и остаёмся латышами.

– После многих лет нет ли разочарования?

– Мы не до конца понимаем политику. Возьмём, к примеру, Гобземса. Чего он хочет, о чём думает? Кто он? Так много говорит и выступает, но можно ли ему верить? Не понимаю. И таких как я много.

– Как сейчас с фотографией?

– Уйдя из редакции, больше к аппарату не прикасался. Всё отдал другим. За годы работы достиг столь многого, что больше не считаю фотографию хобби. Как я уже сказал, это тяжёлая и очень ответственная работа. Нельзя было прийти в редакцию и сказать, мол, кадр не получился. Иначе что ставить в газету?

– Если бы Вы могли повернуть время вспять, изменили бы что-то?

– Предоставься такая возможность, думаю, ничего не менял бы... Моя жизнь была классной – и время отличное, и мы сами хороши. Свободы было больше. Конечно, приходилось много работать, в том числе по ночам, но без этого жизнь утратила бы присущую тому времени прелесть. Сейчас чувствую будто удавку на шее – запреты, законы, контроль. Хотя и в то время надо было остерегаться стукачей.

– А что там за история со шкафом?

– Ах да... (смеётся) Дело в том, что в редакции стоял шкаф, изготовленный на "Вентспилс коксе". В нём почти всегда можно было найти спиртное, поэтому, когда утром приходили на работу, слышали: А ты на "Вентспилс коксе" уже был? Пить никто не принуждал, но, если хотелось, – пожалуйста.