Порт гордится своими лоцманами

В трудовой копилке Александра – и трудные, но интересные будни моряка дальнего плавания, и первый опыт работы с иностранным экипажем, и тысячи филигранных заводов судов в наш порт.

– Поздравляем с присуждением Приза города! С какими чувствами Вы его получали?

– Гордость такая, что прямо слов нет, благодарность всем – и тем, кто выдвинул мою кандидатуру, и тем, кто голосовал за меня, и тем, кто утверждал. Но и большая ответственность – оправдать доверие тех, кто посчитал меня достойным приза.

– Если бы у Вас спросили, за что дают Приз города, что бы Вы ответили?

– Честно говоря, для меня стало неожиданностью то, что меня выдвинули на Приз города. Когда шло выдвижение, я болел. Но в решении гордумы записано, что мне Приз города присуждён за многолетнюю работу по организации лоцманской службы. Стало быть, – за мою работу.

– Вы коренной вентспилсчанин?

– Мой папа служил пограничником в Ужаве. Служебная собака привела его на хутор, где жила моя мама. Так что по паспорту я латыш, хотя мой отец – украинец.

– Почему Вы выбрали профессию моряка?

– Отец, отслужив в армии, пошёл работать на вентиляторный завод столяром, получил орден Трудового красного знамени. Хотя он не получил образования, он был очень порядочным и справедливым. Потом его пригласили работать в Саркана бака, он стал ходить в море. Я бегал на берег провожать и встречать его, так и заболел морем. В школе у меня не было ни одного сочинения на свободную тему, которое не посвящалось бы морю. Поэтому вопрос выбора профессии для меня был решён довольно рано. После училища три года отработал матросом на судне-баночнике Айсберг – рыбаки сдавали нам рыбу, а мы закатывали её в банки, делали пресервы с пряным посолом. Три года я ходил пропахший рыбой и пряностями.

– Трудно было?

– Не то слово! Некоторые после первого рейса уходили и больше не возвращались. Работа была такая: капитан на мостике, старший механик в машинном отделении, а все остальные – в цеху. Наш рекорд – 28 часов работы без перерыва, только на обед отпускали. Спали по четыре-пять часов. Ловили кильку, салаку и балтийскую сельдь, которая, к сожалению, ушла из Балтики.

– Что Вас удержало в профессии, несмотря на трудности?

– Айсберг вскоре списали, меня перевели вторым штурманом на Дзинтарюру, которая работала в таком же режиме. Там поработал год, к тому времени перевёз жену и маленькую дочь из Риги в Вентспилс. Как-то Гунтис Тирманис, который был тогда начальником отдела мореплавания в колхозе, после одного из рейсов пригласил работать к себе в отдел инспектором. Попутно мы занимались и шефством над четвёртой средней школой, готовя ребят к конкурсам Любишь ли ты море?. До сих пор встречаю взрослых дядей, которые здороваются со мной, а я их уже и не узнаю. Закончил вечернее отделение Политехнического института и меня послали на курсы первых помощников капитана – решили, что умею работать с людьми. Только вернулся с курсов, как грянула перестройка.

– И чем она для Вас обернулась?

– В одном из рейсов, где я был первым помощником капитана, на судне вспыхнул бунт. Наше судно Дзинтаркрастс стояло на ремонте в Касабланке, поэтому нам продлили рейс. В экипаже стало зреть недовольство, нашлись зачинщики бунта. Я оказался в трудном положении, к тому же перед заходом в Касабланку, ещё в океане, я сдал на другое судно все средства секретной связи, которую мы могли использовать в нестандартной ситуации. Без секретной связи я не мог в радиограмме объяснить своему руководству, какая ситуация складывается на судне. И тогда я придумал выход: написал три письма – в союзный отраслевой профсоюз, в Министерство здравоохранения и ещё в какое-то ведомство. Когда судно зашло в Санта-Крус, где стояла советская плавбаза, мы передали письма и экипаж успокоился. А когда пришли домой, меня уже ждали разборки по партийной линии за то, что якобы упустил ситуацию из-под контроля. Тут уже работала комиссия, и экипажу пришлось меня защищать. Зато после наших писем условия работы моряков были значительно улучшены – длину рейса сократили со 185 суток до 155 и вместо одного двухдневного захода в иностранные порты нам сделали два захода по три дня. Это было достижение для моряков всего Советского Союза. В тот раз команда меня отстояла, с очередного рейса меня не сняли и даже отправили ещё в один. Но когда я вернулся с того рейса, партком отправил меня повышать образовательный уровень. В 1991 году я получил диплом Ленинградского института политологии.

– В море больше не ходили?

– Ходил. Вернувшись в Вентспилс, на траулере Озёры сделал два рейса в Нигерию вторым помощником капитана. Из Вентспилса мы вышли сокращённым составом экипажа, а в Нигерии взяли местных матросов. Это был первый опыт использования иностранных моряков. Спасибо тогдашнему председателю колхоза Саркана бака Арвиду Буку, который заключил договор о сдаче в аренду нашего судна нигерийской компании Вестрон. Ведь после развала Союза наши траулеры простаивали без работы. А мы в течение полутора лет осваивали рыбные запасы Нигерии. Кстати, сами нигерийцы не верили, что у них есть рыба в таком количестве. Когда мы вернулись с первого рейса и привезли 300 тонн рыбы, они не поверили, что мы поймали её в море, – думали, что купили где-то. Нашего капитана даже возили на допрос. Хорошо, что на судне были нигерийские матросы, которые подтвердили, что рыбу действительно выловили в океане.

– Как работалось с нигерийцами?

– Без проблем. Более того, общаясь с нигерийцами, я за несколько месяцев освоил английский язык лучше, чем за все предыдущие годы учёбы. Работали нигерийцы хорошо, дисциплину соблюдали, вероятно, боялись потерять место, так как у них в стране была страшная безработица. К тому же мы поддерживали постоянную связь с их компанией. Работа в Нигерии была для меня настолько интересной, что я делю свою жизнь на до и после Нигерии. Отработали мы с честью полтора года. После нас в Нигерии работали ещё несколько экипажей. Домой я вернулся в 1993 году. Уезжал из одной страны, а вернулся совсем в другую. Даже деньги стали другими: когда уезжали, 50 рублей ещё были большими деньгами, а когда возвращались, то на них можно было купить только две бутылки минералки. После возвращения из Нигерии капитан порта Арвид Бук предложил мне работу лоцманом, чем я и занимаюсь уже почти 25 лет.

– Что больше всего осталось в памяти за эти 25 лет?

– Опытный лоцман Михаил Басульбасов быстро научил меня работе на больших кораблях, благодаря ему я получил доступ к судам без ограничения параметров, стал старшим лоцманом, а сейчас работаю начальником смены. Больше всего, конечно, запомнилось углубление порта в конце 90-х – начале 2000-х годов. Благодаря этому мы постепенно превратились из лоцманов среднего уровня, работающих с небольшими кораблями, в специалистов экстра-класса. Если мы раньше смотрели в рот западным лоцманам, которые заводят в порты большие суда, то теперь, можно сказать, – наоборот. Зная, какой у нас небольшой порт и какие крупные суда мы в него заводим, западные коллеги не скрывают своего восхищения.

– Чем отличается лоцман экстра-класса от обычного?

– Современный лоцман должен быть одновременно в трёх ипостасях – циркового акробата, чтобы в любую погоду забраться по шторм-трапу на борт судна, хорошим психологом, чтобы успокоить капитана, и умелым судоводителем. При наших преобладающих ветрах судно в порт надо заводить не прямо, а чуть боком, потому что его всё время сносит. Нередко капитан, особенно неопытный, уже с этого момента начинает сильно нервничать – ему кажется, что судно идёт мимо ворот. Нередко состояние капитана бывает близким к обморочному и при выходе судна с грузом из порта. Поэтому, поднявшись на судно и оценив состояние капитана, я раздаю все указания, а сам сажусь в уголок, достаю из сумки газету и спокойно читаю. При виде моего спокойствия капитан и сам успокаивается. Своим мастер-классом считаю случай, когда капитан судна так успокоился и расслабился, что вообще уснул! Проснулся, когда судно уже вывели из порта. Конечно, от лоцмана требуется большой профессионализм и ответственность. Наш порт маленький, но глубокий – когда большое судно заходит в Венту, то с его палубы берегов не видно. Поэтому наша работа не была бы такой успешной без помощников-буксиров. Они встречают великана, по команде лоцмана плавно разворачивают и, как пасхальное яичко, осторожно ставят к причалу. Помогает и Служба движения судов, особенно при сложных погодных условиях.

– Вас часто можно видеть в городе в компании симпатичного белоснежного самоеда.

– Первая собака – кокер-спаниель – у меня появилась после Нигерии. А потом пошли самоеды. Теперь без самоеда не представляю своей жизни. Это такая умная собака, которая понимает вас с полуслова. Её используют в канистерапии – для лечения детей. Семья моей дочери занимается этим.

– Вы также известны и как большой патриот Вентспилса. Трудно ли сохранять принципиальность и верность своим взглядам?

– Мне кажется очевидным всё, что я отстаиваю. Сейчас избрать другого мэра города – это то же самое, что косить траву газонокосилкой, специально наехать на кабель и перерезать его. Всё остановится. В городе так всё налажено! Неприятно слушать тех, кто уже более 25 лет хоронит наш порт. Они не видели других портов. Несколько лет назад по линии международного профсоюза работников водного транспорта мы инспектировали условия работы моряков в Швеции. Так там вообще порты пустые, мы ездили по всему побережью Швеции, чтоб найти хоть один корабль. При выводе судна из порта я всегда спрашиваю экипаж: как вам понравился Вентспилс? И они всегда поднимают оба больших пальца – здесь надёжно, спокойно, хорошее обслуживание. Так что всё у нас происходит, а скептикам я желаю больше оптимизма.